Шрифт:
Закладка:
Элен вошла в дом и встала у двери. Геворк заснул в кресле. Что делать? Открыть дверь и сказать: «Уходи!?» Нет. Это невозможно. Элен ходила по комнате осторожно, бесшумно, останавливалась и смотрела на Геворка, снова ходила, прислушиваясь к необычным ночным звукам. Была бы возможность, оставила бы и ушла, ушла бы прочь.
А куда, как? Ночь. Тишина.
Она думала о том, что, порой, по воле Бога или случайно, встречаешь кого-то, инстинктивно чувствуешь, понимаешь, что всю жизнь искал, именно, его, искал и ждал, и удивляешься, как ты до сих пор жил без него. Но случается и так, что, по стечению обстоятельств, бываешь обязан оставить, уйти, понимая, что это — расплата за грехи, что так и должно было быть, что это — самый верный шаг. Счастье в том, говорила себе Элен, когда ты можешь оставаться тем же. Оставаться тем же, будь то в радости, в горе, в победе, или в случае тяжелого поражения, главное, в том, что ты веришь себе, и нужно, чтобы кто-то это подтвердил.
Кто может понять, что, иногда, хочется кричать от накопившейся боли в разбитом сердце, но ты этого не делаешь, потому что, порой, нужно всего лишь молчать.
И Элен, схватив с вешалки платок, выбежала на улицу. Шла она напрямик, почти бегом. Колхозное управление было недалеко. «Куда делся сторож?» — подумала она, толкнула низкое окошко кабинета секретаря сельсовета. Створка отошла, Элен пальцем открыла крючок, вошла внутрь. На стене висел старинный черный телефон.
Почти час Элен просила, умоляла незнакомую телефонистку на почте соседнего села Кичан, пока та соединила ее с райцентром, потом с селом Неркин Оратаг.
— Девушка, прошу, умоляю, позовите жену водителя совхоза Геворка Матевосяна, — хриплым голосом, еле сдерживая слезы, говорила Элен. — Очень прошу, воспитательница в детском саду.
— Утром скажу, что случилось? — наверное, ничего не понимая, возразила заспанная телефонистка.
— Сейчас нужно, прошу вас, — быстро сказала Элен. — Очень прошу, я не забуду вашей доброты. Потом будет поздно.
— Хорошо, подождите. Близко живут, сейчас позову.
Услышала, наконец, тревожный голос жены Геворка:
— Алло, что произошло? Что случилось? Кто это?
Элен молчала. Потом глубоко вздохнув, выровнив дыхание сказала с ледяным безразличием:
— Значит, так… Сейчас же найдите машину, срочно приезжайте в нашу деревню Хндзахут и заберите вашего мужа. — Затем добавила: — Слышите? Сейчас же, немедленно… Завтра будет поздно.
Элен сказала, где находится дом, имя-фамилию и положила трубку.
Геворк еще спал. Элен в дом не вошла. Села во дворе на деревянные лестницы…
Как долго так просидела, она не знала. Теплый вечер постепенно растворялся, в темноте, перебивая друг друга, пели сверчки. Потом, не вовремя закричал петух. Взмах крыльями на насесте. Зов совы в ближайшем лесочке. С другого конца села послышался ленивый лай собаки. Из ущелий поднимался густой туман.
Горизонт уже краснел в лучах утренней зари, когда за домом послышался шум машины. Элен быстро встала с места, зашла в сад, чтоб ее не видели. Прошла до конца сада, села под деревьями, и обхватив голову ладонями, горько заплакала. До ее слуха доходили отдельные слова, обрывки плача жены, потом за домом снова зашумела та же машина, и все погрузилось в тишину.
Элен поднялаь с места и, держась за деревья, чтобы не упасть, пошла к дому. Она думала о себе, о том, что, как бы ни было, она поступила верно, послушав голос своего сердца, и что у нее доброе сердце, что счастлив будет тот, кто это поймет.
Глубоко вдыхая холодный воздух рассвета, Элен молча смотрела в сторону далеких гор, и слезы потоком лились из ее глаз. Этим глазам сейчас все вокруг казалось сном: непроглядная тьма лесов с доносящимися оттуда таинственными голосами, монотонный шум реки внизу, в ущелье с красивыми ивами, шелест покачивающихся над ее головой деревьев, звезды на рассеченном горами небе…
=====================
ОТЕЦ, СЫН И ДЕВОЧКА С КРАСНОЙ ЛЕНТОЙ…
Сурену КАСПАРОВУ
Мяч был из натуральной кожи, и, когда он ударялся об окна, стекла разбивались вдребезги. В последнее время, после жалоб соседей, игровые площадки оградили высокой металлической сеткой.
Мальчик садился по эту сторону сетки, на деревянную скамейку под деревом, и наблюдал за игрой. Играли мальчики со двора, его ровесники. И никто из них не звал парня поиграть, даже не приглашали постоять в воротах, хотя хронически не хватало вратарей, всем хотелось забивать голы. Поэтому все игроки по очереди стояли в воротах, заменяя друг друга после каждого забитого гола. Однако, судьей выбирали его. Прямо подходили к нему и говорили:
— Будешь судить игру? — Мальчик кивал головой и доставал из кармана свой пластмассовый, красный свисток.
Часы у него тоже были. Старые, отцовские, для его тринадцати лет немного большие. Он долго смотрел на золотистые стрелки, убеждаясь во времени, потом, одновременно, со звонким звуком свистка, резко поднимал руку. И игра начиналась.
Но, случалось, что и судить игру ему отказывали. Потому, что часто, увлекшись игрой, судил неправильно.
Про футбол он знал все: где он родился, кто из футболистов, наших или иностранных, в составе каких команд выступал, сколько голов забил он и сколько голов забито с его подачи. Наизусть знал таблицу игр за последние пять лет и с вниманием следил за всеми футбольными матчами.
Мальчик даже имел собственный мяч — «Pollena» — польский, клетчатый мяч с красным штампом, который еще ни разу не коснулся земли. Около месяца мальчик держал его у себя, потом отдал отцу, чтоб тот положил его на заднее сиденье в своих зеленых «Жигулях», сейчас это модно.
Он знал все тонкости игры, мог часами смотреть по телевизору игру, а на следующий день спорить до хрипоты, обсуждая игру до мельчайших подробностей. И, если, вдруг, не было оппонента для спора, он просто спрашивал у всех, кто заходил в подъезд, или выходил оттуда, не важно, кто, будь то семидесятилетняя старушка, гуляющая с внуком, или спешащий на занятия студент:
— Вчерашний футбол по телевизору смотрели?
Если это бывала старая женщина, она минуту недоуменно смотрела на мальчика так, словно ей задали вопрос о химическом составе планеты Венера, а потом, понимая, о чем ее спросили, говорила:
